Последние две недели все издания, специализирующиеся на событиях культуры, писали о предстоящих двух сольных концертах в Москве пианиста Михаила Плетнёва, как об одном из ведущих явлений наступившего филармонического сезона. Когда я приобрёл билеты на концерт первого дня, было понятно, что ажиотаж нарастает. Не в каждой театральной кассе оставались билеты, а те, что предлагали – продавали билеты втридорога. Отношение к неизвестной для меня фортепианной культуре и исполнителю, было подкреплено интересным очным комментарием Peter’a и тем энтузиазмом, которым я исходил в офф-лайновых беседах с collector’ом.
Так или иначе, интуитивно я поддался желанию позволить Плетнёву познакомить меня с классической музыкой - и не ошибся.
Плетнёв: начальные уроки и психология таланта
Событие: 05.09.2006, Концертный зал Чайковского
Прозвучавшую на концерте музыку оценивать я не буду: точнее говоря, постараюсь избежать присущей мне решительности отзывов - из соображений неуверенности в этом вопросе. Знающих людей всегда раздражает, когда человек, сходивший в кои-то веки на концерт (или, на один фильм какого-нибудь режиссёра) начинает раздавать советы и лепить набор банальностей, претендуя на ценность своих примитивных впечатлений.
В качестве основного тезиса, я бы хотел отметить личный эмоциональный подъём и высказаться по вопросу «мертвенности» исполнителя (не как концертирующего пианиста, - тут мне судить невозможно, - а как публичного артиста). Ответ родился в качестве контрапункта – статье Екатерины Бирюковой, размещённой в журнале «Афиша»
http://msk.afisha.ru/concerts/event/?id=13664554
В ней Плетнёв предстаёт таким холодным закрытым творцом, мрачным замшелым гением, который работает на автопилоте, не поддерживает эмоционального обмена с внешней средой и абстрагируется от всякого вдохновения. После подобной реплики, я ожидал более холодного поведения артиста и, ввиду своей неискушенности в музыкальном вопросе, даже ожидал от концерта скуки. Не было - ни того, ни другого.
Михаил Плетнёв явился в том виде, в каком и должен находиться музыкант его статуса, избегающий излишней игры на публику и свойственных современным фигурам культуры шоу-выкрутасов. Строгий, собранный, погруженный в себя
…Мы с сидели в первом амфитеатре (правая сторона). Он расположен таким образом, что видны лицо и глаза музыканта во время концерта (как и наш сектор - был единственным, который мог видеть сам Плетнёв). Для меня как киномана, визуальная сторона весьма важна, поэтому я не могу не подчеркнуть то проявление причастности, заботы, и удовольствия, которое читалось на лице Плетнева в период исполнения. И неважно, что он это делал для самого себя, а не для зала, в паузах надевая маску надменного артиста. Думается, что успех у восторженной неуправляемой толпы не должен волновать мастера. Ничего нет странного в том, что публика его пугает (наверное, как и любого художника). В то же время, вряд ли можно назвать неблагодарным или холодным человека, который десять раз выходил на поклон, и дважды садился за рояль «на бис». Но обвинять в черствости, что он не улыбается всякому, кто протягивает ему букет, как заправский коммивояжер, – эти претензии мне кажутся безосновательными. К тому же, я понял, что пожимать руки пианисту, прикасаться к ним сразу после концерта, вполне может восприниматься музыкантом как моветон, как вторжение, и вызывать потребность в необходимой защите. Плетнёв, безусловно, тщеславен – он знает себе цену, знает, какое место он занимает на классической сцене, - и лично я не вижу причин, чтобы упрекать его в этом.
Как не крутись – краткого упоминания о музыке, прозвучавшей на концерте, не избежать. Я это сделаю без сравнительных акцентов и оценки исполнительского мастерства, т.с. со своего околотка и без громких реплик.
Первое отделение включало две сонаты Моцарта (10 и 12). Дежурные восторги о вневременной гениальности Моцарта, пожалуй, излишни, даже для начинающих меломанов. Его сонаты гармонически сложны, и одновременно легки для восприятия, они несут в себе ген (код) жизнерадостности, разжижающего серые будни, способствующие личной активности и синтезу креативного состояния. Учитывая, что прежде я эти сонаты не слышал, видимо, подобным впечатлением я обязан непосредственно М.Плетнёву, который вопреки предсказаниям рецензентов не растерял «светлого настроя», присущего австрийскому композитору.
Увы, на «Арабеске» (Шуман, соч.18), которой было открыто второе отделение концерта, я потерялся - никак не мог адаптироваться к иной интонации, жанру, технике, не мог поймать настроения: разница Шумана с универсальным Моцартом была слишком велика. На мгновение я даже подумал, что, видимо, мне не удастся уловить этого композитора.
Ситуацию переломила «Крейслериана». Цикл пьес, объединенных образами Гофмана, оказался весьма «драматическим» по содержанию. Показалось, что исполнение «Восьми фантазий» и Плетневу приносит большее удовольствие – оно выглядит более подходящим его возрасту и, вероятно, созвучно внутреннему состояния музыканта - «психологической линией», «глубиной реальности» и «настроенческими перепадами». Фрагментарно романтизм «Крейслерианы» (в исполнении Плетнёва) превосходил эмоциональность Моцарта (с женщиной на соседнем ряду в финале пьесы даже случилась слезоточивая истерика).
Но Моцарт больше отвечает лично моим внутренним позывам, требованию виртуозной изящности вкупе с жизненно необходимым оптимизмом. Так что, общие факты второго отделения не отменяют (для меня лично) лидерства в тот вечер 12-ой сонаты.
Версия для печати
